Мы разговариваем с Татьяной Голубковой — руководителем Центра водных биоресурсов Западного рыбохозяйственного бассейна АтлантНИРО — об экосистеме Балтийского моря, о том, насколько она адаптивна и что говорят исследования по поводу загрязненности бассейна Балтики.
— В эпоху еще до Греты Тунберг ученые били тревогу, называя Балтийское море одним из самых загрязненных на планете. Так ли это на самом деле?
— Мы с вами живем на его берегах и, как видите, вполне себе здравствуем. Значит, не настолько оно и загрязненное. В водах Балтики плещется рыба, кипит жизнь множества других организмов, что свидетельствует о том, что море не просто пригодно, а вполне комфортно для существования.
— Вопрос, волнующий многих: можно ли в нем купаться?
— Безусловно, можно.
— Правда, что Балтийское море — самое пресноводное из морей?
— В определенной степени да. Это практически внутреннее море с очень слабым водообменом с океаном. Проблема Балтики в том, что она соединена с Северным морем узкими Датскими проливами: ее благополучие напрямую зависит от притока насыщенных кислородом североморских вод. К сожалению, сейчас мы наблюдаем их всё меньше и меньше, что и порождает существующие проблемы. Помимо антропогенного воздействия, от которого никуда не деться — мы здесь живем, ведем хозяйственную деятельность, ловим рыбу, — большой вклад вносят абиотические факторы среды.
— С чем связано уменьшение водообмена?
— Это общие процессы, связанные с океанической деятельностью, в том числе и с наблюдаемым потеплением климата.
— Правильно ли я понимаю, что в эпоху, когда потепления не было, разница температур между теплым Балтийским и холодным Северным морями способствовала более активному водообмену?
— Именно так.
— Помню ещё со школы уроки физики: а таяние льдов разве не влияет? Или этот эффект до нас не доходит?
— Трудно об этом говорить, потому что нет научных фактов, подтверждающих это, тем более где мы, а где таяние льдов. До Балтики этот эффект пока не доходит.
— В двух словах: чем занимается институт «АтлантНИРО»?
— В двух словах, пожалуй, не получится. Попробую в четырех. Уже из названия следует, что это Атлантический научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии. Ясна и сфера нашей деятельности — Атлантика, а именно Центральная Атлантика. Сейчас, например, два наших судна, «АтлантНИРО» и «Атлантида», находятся в Большой африканской экспедиции. Вы, возможно, видели карту у нас в здании. Сейчас мы работаем в районе Мозамбика, а затем направимся в Индийский океан. В основном мы исследуем африканское побережье, в частности зоны Марокко и Мавритании, проводим совместные ресурсные исследования с местными учеными. Это так называемый Центр водных биоресурсов Мирового океана. Я руковожу Центром водных биоресурсов Западного рыбохозяйственного бассейна, который включает российскую часть Балтийского моря, Куршский и Вислинский заливы, а также внутренние водоемы Калининградской области. Мы занимаемся изучением ресурсов этих водных объектов, оценкой запасов и прогнозированием вылова на будущий год. Сейчас, например, мы разрабатываем прогноз на 2026 год. Результатом этой работы станут квоты, которыми будут наделены рыбаки в Балтийском море и заливах.
— То есть вся эта работа имеет практическое применение?
— Безусловно. Мы — прикладной институт.
— Изучение акватории в районе Мавритании и Марокко дает надежду на то, что когда-нибудь российские рыболовецкие суда вновь будут бороздить просторы Атлантического океана и обеспечивать нас вкусной и полезной продукцией?
— Собственно, так и происходит до сих пор. Конечно, не в тех объемах, что были в советские времена, но наши суда действительно работают в зонах Марокко и Мавритании.
— Есть ли какие-нибудь цифры по этому поводу? Просто я помню еще юношеские годы, какое было множество судов, занимавшихся рыбной ловлей. Какое количество судов работает сейчас?
— Цифры, конечно, отличаются, однако я не могу назвать точные данные, так как непосредственный руководитель центра сейчас находится в африканской экспедиции. Но его заместитель, Ефим Матвеевич Герблер, думаю, мог бы рассказать вам об этом подробнее.
— Давайте тогда поговорим о состоянии экосистемы Балтийского моря. Очевидно, что города и хозяйственная деятельность людей оказывают на Балтику огромное воздействие. Есть ли у вас инструменты для выработки рекомендаций в этой области? Можете ли вы влиять на то, какие виды хозяйственной деятельности допустимы, или вы занимаетесь только биоресурсами?
— По профилю института конечным продуктом нашей работы являются прогнозы, о которых я уже упоминала. Конечно, невозможно изучать рыбу в отрыве от среды ее обитания. Мы ведем комплексные исследования, направленные на изучение среды прежде всего с точки зрения обеспеченности кормовой базы и водных биоресурсов. У нас есть лабораторный центр, который занимается мониторингом гидрохимического состава как в Балтике, так и в заливах и внутренних водоемах. Но, повторюсь, конечная цель нашей работы как федерального государственного бюджетного учреждения — это выдача прогнозов и показателей мониторинга среды обитания. Рекомендации по снижению или повышению антропогенной нагрузки — это не наша сфера деятельности.
— То есть, если в экосистеме происходит что-то необычное, вы не сигнализируете об этом?
— У нас довольно много структур, занимающихся экологией на государственном уровне. В рамках госзадания мы выполняем мониторинговые работы и направляем отчеты в Росрыболовство. Могу сказать, что на текущий момент основные общепринятые показатели в системе соответствуют тому, что мы наблюдаем. Мы не сигнализируем, потому что не видим для этого оснований.
— То есть ситуация, скажем так, неплохая?
— Да, можно и так сказать. Хотя стремление к идеалу бесконечно.
— С чем это связано? С сокращением промышленности или с повышением экологической культуры у людей, властей и предпринимателей?
— Без привязки к чему-либо стоит сказать, что любая система обладает большим запасом адаптивности. И сейчас мы наблюдаем, что экосистема Балтийского моря справляется с нагрузкой. Будем надеяться, что в дальнейшем ситуация будет только улучшаться, а нагрузка уменьшаться.
— Вы проводите мониторинг Балтийского моря, не наблюдаете ли вы серьезных изменений в худшую сторону в части увеличения химической нагрузки?
— На основании существующих концентраций мы констатируем, что среда находится в среднем состоянии и пока позволяет существовать и рыбным ресурсам, и людям вокруг.
Но, повторюсь, глобальные изменения, которые мы наблюдаем как отраслевой институт, связаны не с антропогенным влиянием и даже не с промыслом. Главная проблема — плохой приток северных вод, богатых кислородом. Это ведет к перестройке экосистемы Балтийского моря. Если в 80-х годах у нас преобладала треска, то сейчас мелкие сельдевые виды рыбы, салака и шпрот. Этому есть вполне понятные объяснения: увеличиваются зоны с дефицитом или полным отсутствием кислорода, что негативно влияет на нерест и выживание трески на ранних этапах ее жизненного цикла. Трески становится меньше, что, в свою очередь, запускает дальнейшую цепочку изменений в биоценозе Балтийского моря.
— Вы как раз затронули мой следующий вопрос. Я хотел спросить о промышленном рыболовстве в Балтийском море, в том числе и о сельди. Оно всё еще существует? Как обстоят дела?
— Как раз сейчас наши промышленники находятся на пике добычи шпрота и салаки в Балтийском море. Во-первых, сказались политические факторы — эмбарго на ввоз сырья из других стран. Во-вторых, заработали государственные программы, позволившие модернизировать флот. Теперь рыбалка в основном ведется рыбоналивными судами, что повышает ее эффективность и позволяет получать качественное сырье для местных переработчиков. Важно понимать, что рыба, выловленная у нас, в основном идет на стол наших потребителей. Мы ее никуда не импортируем. Это наша рыба, залог нашей продовольственной безопасности. Благодаря этому 2023 год стал рекордным по добыче сельди в Калининградской области и в Финском заливе, так называемом 32-м подрайоне Балтийского моря. Было выловлено около 70 тысяч тонн, что является своего рода рекордом за последние десятилетия. Так что мы сейчас наращиваем свой промысел.
— А что у нас с ценными видами рыбы: угрем, сигом, балтийским лососем?
— Нужно разделять массовые водные биоресурсы, которыми исторически богаты наши воды, такие как треска, сельдь, шпрот, лещ, судак, чехонь, плотва в заливах и отдельные ценные виды. В памяти еще свежи времена, когда треска, сельдь и шпрот ходили косяками, а в заливах было полно таких видов, как лещ, судак, чехонь и плотва. И совершенно иное дело — виды, требующие особого внимания. Начнем, пожалуй, с сига. Сиг никогда не был распространенным обитателем наших водоемов, особенно это касается Куршского залива, о котором мы в основном и говорим.
Действительно, в начале прошлого века его вылавливали в гораздо больших количествах. Однако неумолимые процессы эвтрофикации, ставшие печальным плодом хозяйственной деятельности человека, нанесли сокрушительный удар по нерестилищам сига. Они катастрофически сократились, лишив этот вид возможности полноценного воспроизводства. Увы, это объективная реальность. И, чтобы сохранить видовое разнообразие, увеличить долю сига в биоценозе Куршского залива, сегодня ведутся активные работы по искусственному воспроизводству этого ценного вида. Даже наш институт вносит скромную лепту в это благородное дело. На Куршской косе на базе нашего учреждения расположен небольшой цех, где мы в ограниченных масштабах занимаемся экспериментальными работами и выпускаем в залив небольшое количество молоди. В прошлом году, например, мы выпустили около 48 тысяч мальков. Повторюсь, объемы скромные, но это всё же вклад.
— Вы параллельно с Главрыбводом работаете?
— Да, это организация, находящаяся в том же ведомственном подчинении, что и мы, — у Росрыболовства. Калининградский филиал Главрыбвода, совершенно верно, занимается выпуском сига на высоком профессиональном уровне, в промышленных масштабах, это их основная задача. Есть также несколько частных предприятий, вовлеченных в этот процесс. Но я хочу подчеркнуть, что сиг никогда не станет массовым видом в наших водах. К сожалению, Куршский залив в его нынешнем состоянии не слишком благоприятен для процветания этого вида. Однако, прилагая усилия, мы можем поддерживать популяцию сига на определенном уровне. В первую очередь не допустить полного исчезновения этого вида, а также в перспективе обеспечить возможность его промышленного изъятия.
— Ну вообще, если разбираться, сиг, получается, очень пугливая рыба, нежная, он не любит шума от каких-то строительных работ и так далее.
— Дело не только в этом. Сиг — олиготрофный вид, предпочитающий чистые холодные воды. Куршский залив давно перестал соответствовать этим параметрам. Процессы, происходящие в нем, приводят к заиливанию нерестилищ, сокращению их площади. Поэтому дело не только в боязни шума, а в неоптимальных условиях среды, не благоприятствующих размножению. Сиг особенно уязвим на ранних этапах жизни, на стадии эмбриогенеза. Позже, достигнув массы в один, полтора, десять граммов, он становится более устойчивым к неблагоприятным факторам. Благо, кормовая база Куршского залива позволяет ему существовать.
— Поэтому его доращивают?
— Совершенно верно. Биосистема Куршского залива позволяет сигу успешно развиваться и формировать высокую численность на последующих этапах.
Это что касается сига. А вот угорь — это поистине уникальный для наших широт вид. Если сиг — вид проходной, анадромный, то есть живущий в море и заходящий на нерест в залив и реки, то угорь — представитель обратной, катадромной миграции. Это катадромный вид, который обитает и нагуливается в реках, а на нерест отправляется в далекое Саргассово море. Можете представить, где находимся мы, а где Саргассово море?! Куршский и Вислинский заливы — практически край ареала этого вида.
При высокой численности угря в центральной части ареала, в Атлантике, к нам естественным путем попадало больше рыбы. Однако из-за чрезмерно «эффективного» вылова стекловидной молоди, особенно в странах Атлантики, в Испании и Франции, где ее использовали на корм животным и в аквакультуре, ядро запаса угря было подорвано. Естественные заходы угря к нам сократились до минимума, хотя и не прекратились полностью.
Долгое время популяция угря в Вислинском заливе поддерживалась за счет зарыбления польской стороной. Это было в конце 70-х и в 80-е годы. А сейчас уже несколько лет у нас действует предприятие, которое завозит стекловидную молодь из Великобритании. В прошлом году они выпустили около полутора миллионов мальков.
— А что с лососем?
— Лосось, в общем-то, никогда не был многочисленным видом, по крайней мере в новейшей истории природопользования. Это связано прежде всего с ограниченным количеством рек, в которые этот анадромный вид может заходить для нереста, а затем отправлять потомство обратно в море.
На территории Калининградской области таких рек практически нет. В Ленинградской области ситуация несколько лучше, поэтому там естественное пополнение популяции лосося происходит в относительно достаточных объемах.
— В Литве?
— Литва мало чем отличается от Калининградской области в этом плане. В Литве, кстати, активно осуществлялось искусственное воспроизводство лосося за счет европейских проектов. Я сама бывала на этих заводах. Искусственное воспроизводство сыграло значительную роль в поддержании популяции лосося. Вы, наверное, слышали или читали об этом. Три года назад даже такой краснокнижный вид, как кумжа, был у нас исключен из Красной книги. Теперь он доступен для рыболовства. Это связано с тем, что все прибалтийские страны в свое время активно занимались аквакультурой этого вида. Его численность возросла настолько, что мы сочли возможным исключить его из Красной книги. Теперь кумжа является объектом рыболовства. Для официального оформления этого решения, кстати, было необходимо пройти длительную документальную процедуру, чтобы вид получил соответствующий статус. Тем не менее для любительского рыболовства этот вид сейчас доступен в полном объеме.
— Еще такой момент. Я первый раз этим заинтересовался, когда увидел в Пионерском скульптуру «Рыбак и осетр». На самом деле улов осетра на Куршской косе когда-то был довольно значительным. Там был рекорд: за один раз выловили 70 крупных осетров. Я знаю, что и в Германии, и в Польше занимаются воспроизводством балтийского осетра. Что у нас с этим делается вообще? Может, когда-нибудь настанут времена, когда осетры вернутся в наши воды?
— Знаете, осетр же не просто так покинул наши воды. Ему здесь стало некомфортно, вот он и ушел. Во-первых, это огромный пресс со стороны промысла. Во-вторых, условия среды изменились до неузнаваемости. Если сиг еще может выживать в этих эвтрофных условиях, то для осетра современные условия оказались практически непригодными для существования. Но проблема сокращения численности осетра актуальна во всем мире. Мы не одиноки в этом и не делаем ничего такого, что могло бы негативно повлиять на осетра только в наших водоемах. Воспроизводство осетра — сложный вопрос, особенно с точки зрения генетики и популяции. Тот атлантический осетр, который обитал здесь, практически исчез. И даже те прибалтийские страны, которые занимаются воспроизводством, используют канадского осетра, а это не совсем тот вид, о котором мы говорим. С учетом российского законодательства это рыбоводство можно расценивать как биологическое загрязнение. В общем, возникает много вопросов, касающихся происхождения «посадочного» материала и его дальнейшей акклиматизации.
— У нас на Балтике встречаются сейчас какие-то необычные животные, если верить СМИ. Про кого только не услышишь. И тюлени, и дельфины, и морские слоны плавают. Может, мы скоро увидим брачные игры китов в Балтийском море? Или плавники акул, рассекающие воды залива?
— Я могу прокомментировать ситуацию с серым тюленем, который занесен как в региональную, так и в российскую Красную книгу. Действительно, в последнее время его численность возросла. Об этом свидетельствуют многочисленные публикации. Самки тюленя рожают на наших берегах детенышей, которые затем уходят в море. Опять же, исчезновение льдов, их привычного места обитания и размножения, заставляет этот вид приспосабливаться к новым условиям. Поэтому мы и видим тюленей на наших берегах, что стало обычным явлением. Они расплодились настолько, что рыбаки жалуются: мешают промыслу, объедают улов в сетях. Настоящий бич для сетевого рыболовства на Балтике, но, повторюсь, это не является предметом пристального изучения нашего института, поскольку мы сосредоточены на традиционных для региона видах. Академическая наука занимается вопросами инвазии, что, в сущности, процесс естественный.
— А есть примеры успешной инвазии?
— Примером успешной инвазии является камчатский краб в Баренцевом море, намеренно заселенный и прекрасно прижившийся. В отличие, к примеру, от сельского хозяйства инвазия рыб не всегда несет угрозу, а скорее увеличивает видовое разнообразие.
— С удивлением узнал, что в наших водах водится такое древнее существо, как минога. Это и деликатес императоров, и страшилка для обывателей, тварь, похожая на угря, с округлой пастью, усеянной зубами, как из фильмов ужасов. Откуда она здесь взялась?
— Морская минога вопреки расхожему мнению всегда обитала в этих водах, хотя и в небольшом количестве. Она занесена в Красную книгу и встречается довольно редко.
— Я так понимаю, что основными водоемами для промышленного рыболовства в Калининградской области являются Балтийское море, Куршский и Вислинский заливы?
— Да, внутренние морские воды РФ и, кроме того, озеро Виштынец (единственное внутреннее озеро, где практикуется промышленное рыболовство.
— А что ловят на Виштынце?
— В очень ограниченных количествах нашу гордость — виштынецкую ряпушку. В меньшей степени сига. Ну и обычный пресноводный набор: леща, плотву, окуня.
— Там же еще угорь водится?
— Водится, но тоже не много.
— Откуда он там появился?
— Он там был всегда — попадает через систему рек. Кроме того, в 80-х годах проводилось зарыбление водоема, но эффект от этого мероприятия давно сошел на нет.
— А форель, которая водится в реке Красной, она откуда взялась? Тоже всегда здесь была?
— Да, всегда.
— Интересно. Ведь балтийский лосось, да и вообще лосось, скорее всего, пришел из Северного моря, угорь — из Атлантического океана, а форель… Удивительно, как эти виды преодолевают такие огромные расстояния.
— Да, угорь — это уникальное явление, о котором много написано и рассказано. Поистине мифическая рыба, которая из Саргассова моря преодолевает невероятные расстояния и, кажется, чуть ли не по суше добирается до… Есть свидетельства, которые легко найти в Интернете, о том, как угорь способен передвигаться по влажным участкам суши во время миграции.
— Удивительно. Возвращаясь к миграции, к инвазии… Хотя, с моей точки зрения, назвать ее полностью естественной нельзя, ведь зачастую в процесс вмешивается человек, перенося виды из одного водоема в другой. Насколько опасно вообще терять какие-то виды рыб, в том числе ценные? Представим, что завтра из Балтийского моря исчезнут угорь, балтийский лосось и сиг. Что произойдет? Будет ли это катастрофой?
— Вопрос о влиянии миграции и инвазии видов на экосистемы остается открытым. Хотя человеческое вмешательство в перемещение видов из водоема в водоем очевидно, сложно оценить последствия исчезновения, например, угря, лосося и сига из Балтийского моря. Полное исчезновение ценных видов рыб может не привести к катастрофе, поскольку экосистема обладает адаптивностью и освободившуюся нишу займут другие организмы.
Человек оказывает поддержку видам, нуждающимся в ней, посредством искусственного воспроизводства, особенно когда причины сокращения популяции ясны, например при уменьшении нерестилищ. В качестве примера можно привести щуку, чья численность сократилась из-за мелиорации. Однако не всегда следует вмешиваться в природные процессы, как в случае с судаком, чья популяция регулируется естественными факторами.
Есть примеры успешного восстановления видов без прямого вмешательства. Восстановление популяции финты, редкого вида сельди, произошло естественным путем, и сегодня этот вид является промысловым. Аналогично популяция рыбца восстановилась без усилий человека. Природные процессы цикличны и сложны, и для их полного понимания необходимы длительные наблюдения. Природа непредсказуема, и делать глобальные выводы на основе ограниченных данных преждевременно.
— Поскольку разговор зашел о биосистеме наших водных ресурсов, то можно порассуждать, как человек участвует в этом процессе напрямую или косвенно. Я знаю, что в некоторых странах Балтийского моря существуют программы экологических улучшений с четкими критериями и показателями эффективности. А есть ли что-то подобное у нас или все эти вопросы регламентируются существующими законами и подзаконными актами? Существует ли специализированная программа в отношении Балтийского моря, разработанная Калининградской областью или прибрежными городами?
— О специализированной программе я не слышала. Но существует множество нормативных документов, регулирующих, например, предельно допустимые концентрации (ПДК) вредных веществ, сбрасываемых предприятиями в воду. Очистные сооружения также играют важную роль. Хотя бы на этом уровне ведется работа.
— Кстати, об очистных сооружениях. Практически весь прошлый год всеми — от простых граждан до губернатора и федеральных ведомств, включая Росприроднадзор и Министерство природных ресурсов, — обсуждался вопрос строительства туристического комплекса в поселке Рыбачьем. Говорили о разных аспектах, высказывались различные мнения. Орнитологи, экологи и архитекторы поднимали свои вопросы, общественники — свои. Но никто не заострял внимание на вопросе химического воздействия на среду.
Однако история о возможном сбросе химикатов в акваторию в связи с постройкой туристического комплекса на плюс-минус тысячу мест остается в тени. В Рыбачьем такое количество людей создаст немыслимую нагрузку на очистные сооружения, ведь там нет современных систем очистки. Существует лишь устаревшая немецкая система, где вода, проходя через отстойники и траншеи, самоочищается и сбрасывается в Куршский залив. Резкое увеличение химической нагрузки, ведь на всё это количество туристов надо будет готовить, стирать, мыть посуду, может нанести непоправимый ущерб акватории, особенно учитывая, что Рыбачий — главное нерестилище сига.
Насколько мы обладаем возможностью ограничивать подобные проекты?
— Сложно комментировать, хотя я неоднократно слышала об этой проблеме. Но, знаете, мы потратили много сил и рассуждений, не видя ни проекта, ни оценки воздействия на окружающую среду. Возможно, там предусмотрены суперсовременные очистные сооружения. Мы обсуждаем то, чего еще никто не видел. Я видела какие-то отдельные фотографии в СМИ, но не думаю, что это серьезный предмет для разговора. Вопрос должен быть четко сформулирован. Существует законодательство РФ, в соответствии с которым готовятся проект и оценка воздействия на окружающую среду. Эта оценка — предмет общественных обсуждений, которые по новому законодательству должны быть вывешены на федеральной государственной системе экомониторинга. И вот тогда можно будет предметно говорить. Сейчас это просто беспредметный разговор.
— Хорошо, предположим, всё это вывешено, общественные обсуждения прошли. Но, кажется, наше заксобрание по-моему, не так давно приняло постановление, что они не являются решающим фактором.
— Конечно, слушания обязательны для прохождения государственной экологической экспертизы. Мнение общества, безусловно, будет принято во внимание, если оно аргументировано, а не просто выражает нежелание или неприязнь. Разработчики и проектанты должны дать ответы на эти аргументы. Государственная экологическая экспертиза, проводимая Минприроды, взвешивая все за и против, правильность оценок, экономическую и экологическую составляющие, принимает решение о принятии или отклонении проекта. Это высший орган, предусмотренный законодательством РФ, которое, кстати, одно из лучших в мировой практике.
— То есть застройщик в любом случае должен будет получить согласование федерального министерства?
— Да, это федеральный водоем.
— Значит, «порешать» этот вопрос не удастся?
— Нет-нет. Я как человек, занимающийся помимо ресурсных исследований разработкой оценок ущерба, входящих в оценку воздействия на окружающую среду, а также проводящий экологическую экспертизу проектов, не находящихся в федеральном ведении, могу заверить: система очень жесткая. Федеральная государственная экологическая экспертиза даст объективную оценку.
— То есть формальное решение вопроса не пройдет?
— По моему опыту, даже наши ежегодные прогнозы общедопустимого улова проходят эту государственную экологическую экспертизу. И, поверьте, при всем нашем опыте, многолетней работе, формализованности и выверенных методиках оценки, сбора материала мы не всегда легко ее проходим. Там работают специалисты, обладающие определенными компетенциями. Не припомню, чтобы это было формальным уровнем, тем более в таком резонансном вопросе. Думаю, нужно просто дождаться естественного развития событий.
— Общественность беспокоят две вещи: во-первых, экологические экспертизы, которые застройщик может заказать у любого института. А во-вторых, чтобы эта ситуация была максимально открытой.
— Вы имеете в виду оценку воздействия на окружающую среду?
— Да, оценку воздействия.
— Сама оценка воздействия подвергается экспертизе и является предметом государственной экологической экспертизы. Получается двойной, даже тройной контроль. Поэтому, считаю, нужно дождаться документов.
То, что людей беспокоит, что всё пройдет тихо, без огласки, понять можно. Но я же не зря упомянула постановление правительства № 1644, вступившее в силу с 1 марта 2025 года, которое жестко регламентирует ознакомление общественности с материалами оценки воздействия на окружающую среду. Сейчас существует портал в ГИС «Экомониторинг», где можно найти уведомления о прохождении материалов, ознакомиться с ними и дать свою оценку, возражения или предложения. Ве очень прозрачно.