Мы разговариваем с Кристиной Ильиной — создательницей проектов «Живой разговор» и «Семейные истории», которые помогают людям увидеть себя настоящих и стать друг к другу ближе и добрее.
— Твой проект – такой дерзкий вызов, от которого поначалу я сам оторопел. Ты берешь людей, условно говоря, с улицы и выводишь их на сцену… Кого ты хотела удивить? Что ты этим хотела доказать? Что каждый из нас потенциальный Шаляпин или Ален Делон? Как тебе вообще пришла такая мысль в голову? Ведь эта идея явно выбивается из привычной атмосферы нашего сонного провинциального мирка.
— Мне самой не хватает ощущения общности в этом городе. Хочется верить, что мы все одна большая семья. И мне подумалось: если создать некое сообщество, где люди открывают друг другу сокровенные мысли и делятся своими историями, это нас сблизит. Ведь чаще всего такие откровения происходят тет-а-тет.
Я захотела расширить этот разговор, вовлечь в него зрителей, показать им, как это важно — знать, чем дышит, о чем думает, что создает человек, живущий рядом с тобой. И, к моему удивлению, проект растет с каждым спектаклем, собирая все больше и больше зрителей.
Честно говоря, меня это поражает, ведь мы не звезды, ни я, ни участники. Со сцены звучат простые житейские истории, которым, если говорить языком кино, не хватает драйва, сюжета, конфликта.
— Мне как раз кажется, что люди, наоборот, уже пресытились этим киношным драйвом, что они от него устали. Не думаешь ли ты, что успех твоего проекта объясняется тем, что мы разучились общаться, видеть живых людей? Мы видим лишь образы, транслируемые соцсетями, телевидением… А живого человека — нет. Как ты считаешь?
— Да, я думаю, ты прав. Люди видят лишь проекты, результаты чужой деятельности и говорят: «Представляешь, он это сделал!» Но человек — гораздо больше, чем просто поступок. Важно то, чем он живет, как его деятельность влияет на общество, на всю страну. Важно даже не что он сделал, а как он думал, чего боялся, что ему помогало. И я просто хочу дать зрителю возможность самому над этим задуматься.
— Получается?
— На последнем спектакле выступление Романа Аранина закончилось шквалом оваций. Зрители повскакивали с мест, герой утопал в аплодисментах. Я сидела как завороженная с ощущением, что свершилось долгожданное чудо.
Но истинная цель всего этого действа все же не в этом… Я жаждала, чтобы в шуме оваций они расслышали мимолетную фразу о том, как он нанял своей жене ночную сиделку, когда та получила травму спины. Человек, совершивший революцию в жизни инвалидов России, оказывается, держался на силе и поддержке своей супруги. И мне хотелось, чтобы послевкусие от спектакля, возможность переосмысления и переслушивания побудили зрителей увидеть не только фабулу, но и то, что скрыто за ее пеленой.
— Я понимаю это. Это как притча, в которой читатель интерпретирует контекст сквозь призму собственного опыта. И каждая интерпретация становится новой гранью этой притчи. У тебя в проекте участвуют, мягко говоря, неординарные личности. Как ты находишь их? Я подозреваю, что это происходит каким-то волшебным образом, так?
— Иногда я даю себе установку на день: каждый, на кого я обращу внимание, потенциально может стать героем спектакля. Целый день живу с этой мыслью. И случается, что я встречаю человека, о котором думала, который живет за городом и редко появляется в центре. И вот он передо мной, и я, конечно, беру его за руку и предлагаю выпить кофе.
Я видела тех, кто отказывался, говоря: «Это не для меня, я не хочу, чтобы меня видели и слышали, не хочу ничем делиться». А были и те, кто отвечал: «Я не знаю, что я могу рассказать, но я иду, я с тобой, все решено». И то, что происходит на сцене, это уже настоящее сотворчество.
— Вернемся к сцене чуть позже. Ведь отбор строится не на формальных критериях, нет цели выбрать «10 лучших людей Калининграда» или «100 выдающихся жителей региона»? По каким критериям ты это делаешь?
— По мурашкам.
— По мурашкам?
— Именно. Мне важно, чтобы в разговоре возникла история, вызывающая мурашки. Когда от рассказа захватывает дух, когда появляется острое желание поделиться этой историей, порой касающейся незначительного факта из жизни героя, тогда и случается магия.
— А были ли интересные случаи трансформации участников в процессе подготовки к спектаклю, глубокие инсайты? Я говорю не о тебе, у тебя-то они, наверное, нон-стоп. Я имею в виду участников, у которых случалось «озарение», открывался новый жизненный этап.
— Знаешь, для человека, впервые оказавшегося в центре внимания, на сцене перед зрителями, сама эта ситуация – уже трансформация. Даже если он легко согласился на участие, перед спектаклем волнение неизбежно. Но люди редко фиксируют момент начала этой трансформации, часто принимая все как должное.
И даже если что-то произошло, они присваивают это себе, не связывая с проектом. Порой я замечаю холодность, обесценивание произошедшего. С одной стороны, я испытываю разочарование, когда человек не видит очевидного. С другой, возможно, это часть человеческой природы — не искать глубинный смысл в каждом действии, не осознавать важность каждого шага.
— Думаю, что это нормально, и рано или поздно человек все поймет, увидит, услышит.
— Конечно, откровение обязательно случится. Разный жизненный опыт позволяет оценивать события лишь спустя время. И я им его даю.
— Сколько времени существует проект?
— Проекту уже год, пятый спектакль состоится 23 октября. И, представляешь, кто-то уже купил два билета в центре!
— Уже?
— Уже! У меня нет информации о покупателях, но сам факт покупки двух билетов меня невероятно стимулирует. Процесс запущен!
— Да, это прекрасно, на мой взгляд. Скажи, когда ты начинала этот проект, мелькнул ли хоть призрак его будущего? Во что, ты думала, он выльется?
— Когда я только приступала, я чувствовала себя немного безумной. Это был тот самый момент, когда нужно было тщательно все продумать: зачем мне это вообще нужно, как это будет развиваться? Мои мысли словно разрывались надвое. Первая часть кричала: «Зачем тебе это? Кто ты такая?». А вторая мучила сомнениями: «Получится ли вообще, найду ли я отклик в сердцах людей?». Тогда я дала себе клятву: лучше я буду страдать от неудачной попытки, чем от бездействия. И просто запустила проект. Собрала фокус-группу, разослала приглашения тем, кто, как мне казалось, могли стать моими первыми героями. И все согласились. Тогда я поплакала немножко и начала.
— Какие были ощущения после первого спектакля? Провал или все-таки победа?
— Знаешь, я, как и некоторые мои герои, иногда склонна обесценивать происходящее. Пришло около ста человек, а я рассчитывала на триста… Конечно, это история не про заработок, поэтому сложно говорить о каких-то невероятных результатах. Но я почувствовала нечто очень важное — свободу. Свободу от старых убеждений, скованных школой, неудачными проектами. Свободу творить дальше.
Я планировала второй спектакль не раньше, чем через год. Но тут позвонил один из участников, сказал, что то, что я делаю, ценно, и предложил поддержку: «Давай сделаем второй спектакль раньше, чем ты думаешь!». И мы сделали его в июле. В июле, в разгар жары, когда все разъезжаются по морям, мы собрали почти полный зал. И это, я считаю, уже победа. Но тут же родилась мысль о третьем спектакле.
Знаешь, каждый раз, когда собирается новая группа героев, чувствуется, как они притягиваются друг к другу, словно их связывает какая-то незримая нить, какая-то сквозная тема. Я пока не могу до конца ее уловить, не могу разглядеть общую картину, но я к этому стремлюсь. Мне кажется, что там есть рисунок гораздо более сложный и глубокий, чем я вижу сейчас.
— Мне кажется, что созерцание спектакля — это наблюдение за тем, как кисть каллиграфа выводит иероглифы. И не так важно, какое слово сложится в итоге, важен сам процесс. Но как только загадка будет разгадана, интерес угаснет. Спектакль, как и сама жизнь, – это вопрос-загадка, не имеющий окончательного ответа. История каждого героя по-новому интерпретируется зрителем, и он, по сути, проживает новую историю.
— Да, каждый зритель, приходя на спектакль, не получит готового ответа, но найдет свой собственный или решит, что ответа нет вовсе. Кто-то сразу разочаруется, а кого-то озарение настигнет лишь спустя несколько дней.
— Как менялся твой профессиональный уровень от спектакля к спектаклю?
— Прогресс для обычного зрителя заключается в зрелищности: больше музыки, танцев, экспрессии, чтобы не скучать и не уставать думать. Моя прогрессия в другом. Если в первом спектакле я стремилась к четкости фраз, чтобы каждое слово попадало в цель, то в последующих спектаклях я давала героям больше свободы в размышлениях и спонтанности. Важно позволить герою достать из себя истинные эмоции, услышать то, что он действительно чувствует. Ведь на сцене под воздействием адреналина и стресса люди порой говорят совсем не то, что думают.
И увидеть эту суть, создать вместе диалог, сплести его воедино и подвести к такому итогу, чтобы у зрителя что-то щелкнуло в голове, — вот моя задача. И в каждом последующем спектакле этой свободы становилось больше.
— Это здорово! В этом, безусловно, ощущается трансформация своей собственной роли. Расскажи, как от этого проекта ты перешла к другому — к «Семейной истории»? На каком этапе возникла эта идея?
— Несколько лет назад я записывала рилсы о желании создать семейное интервью, но ту глубину, которой мы достигли сейчас, проект обрел благодаря Марии Малых. Режиссер, сценарист, чьи фильмы отмечены множеством наград (она не любит хвастаться, но это важно), предложила сценарный ход, где меня не будет, а будет лишь поток откровенных разговоров, сотканных из смысла, любви и личных историй. Это спектакль, кино, разворачивающееся внутри семьи, где каждый связан с другим невидимыми нитями. Уверена, там будут и инсайты, и благодарность, но сила проекта именно в моем отсутствии. Здесь нет моего эго. Здесь остается чистая идея, обнаженная правда.
Мы как-то записывали интервью с моим братом, и, услышав его откровения, я как перфекционистка засомневалась: стоит ли это показывать родственникам? Я спросила у мамы: «Мам, брат был слишком откровенен, может, что-то вырезать?»
Мама не стала уточнять, что именно. Она лишь спросила: «Он говорил правду?» Я ответила: «Да». «Тогда оставляем, как есть», — сказала она.
— Мудрая мама…
— Мудрая, смелая мама. И как будто из личных ран, из собственного несовершенства рождается нечто терапевтическое. Я не знаю, кто эти герои, кто идет в подобные проекты с флагом «Мы всех победим!». Мне каждый шаг дается с трудом. Возможно, чтобы не чувствовать себя великой и не взваливать непосильную ношу, я начинаю с малого: сделаем одну семью, а там посмотрим. Может, нас порекомендуют, о нас расскажут. Ведь интервью останется закрытым, архивным. Кто-то будет пересматривать его лично, без наших оценок. Зрители его не увидят. Как передать эту тонкость, эту эфемерность фильма, которого никто не увидит?
— Да, это как известный художник, написавший прекрасное полотно и спрятавший его в запасник или подаривший другу, который пообещал хранить его для себя.
— Очень похоже. Но ведь в ходе беседы, например, бабушка делится историей о внучке или о личном переживании, она разговаривает со мной. И я от этого становлюсь богаче, умнее, человечнее. Выходит, что от общения, от взаимодействия мы тоже получаем энергию. Наверное, это чувствуется. Поэтому я хочу, чтобы проект запустился так, чтобы от взаимного общения у нас возникло желание действовать дальше.
— Это очень емкий проект. Ты говорила, что только съемки занимают 10 часов. Учитывая квалификацию команды, сценаристов, операторов, это проект, сопоставимый с хорошим документальным фильмом.
— Да, именно так и задумывалось. И я понимаю, что такие проекты — штучная работа. Вряд ли получится больше одного в месяц. Главная сложность, на мой взгляд, в том, чтобы члены семьи зазвучали в унисон, спели одну песню. Представьте, каждый дает интервью отдельно, не зная, что сказал предыдущий. Они не знают, куда мы направляем это повествование.
Мы с режиссером выстраиваем концепцию вокруг главного героя. Это мой секретный инструмент! Заказчики — чаще всего люди, у которых есть дети и живы родители, — то самое среднее звено, взявшее на себя ответственность. И когда это звено осознает себя во всей красе, как говорил Карлсон, открывается перспектива. Можно снимать и вторые серии, фиксировать пополнение семейства. Я бы рекомендовала не останавливаться.
— Это как реалити-шоу в духе «Семейства Кардашьян», нон-стоп сериал о жизни.
— Снять сериал про «лайв» может каждый, а мы говорим о проекте, полном глубоких, сокровенных вещей. В обычной жизни нам часто не хватает времени, чтобы просто послушать бабушку. Даже на семейных торжествах это не то. Мы не приезжаем к ней на целый день, чтобы поговорить по душам. А если и приезжаем, разговор получается мимолетным. А тут возможность час смотреть ей в глаза.
Недавно в разговоре с моим родственником прозвучала фраза, что он очень любил мать и тяжело пережил ее уход. Он сказал: «Если бы знал, что так случится, ездил бы к ней чаще». А я ответила: «Не ездил бы». Задача человека — отделиться от семьи, построить свою жизнь, свой быт, чтобы существовать самостоятельно. Но возможность увидеть свои корни, предков и будущих потомков — мощный стимул. Сейчас много суицидов среди детей, взрослые теряют смысл жизни. А когда ты чувствуешь себя частью цепи, ты не одинок. Этот проект, мне кажется, способен укрепить даже чужие души, пробудить воспоминания о близких, о том, как тебя встречали в детстве, как ты провожал кого-то во взрослую жизнь. Это действительно заставляет задуматься.
— Каждый поет свою партию, но в общем хоре. Каждый — звено, но самостоятельное. Сейчас модно говорить о влиянии рода. Но, мне кажется, принимая род, важно не следовать разрушительным родовым программам. Для этого нужно строить свой мир, свой замок, который может впускать и выпускать гостей, но не сдаваться на милость родственникам.
— Ты прав. В каждой семье есть свой «скелет в шкафу», свой грех. Идеальных людей не бывает. У каждого, кто дает интервью, есть свой бэкграунд, который он может озвучить или умолчать. Но наличие «темных пятен» в родословной — это не стыд, а сила. Если все вокруг будут рассказывать сказки о том, как вышли замуж по любви, будучи девственницами, и все сплошь дворяне…
— Князья, графья и благородные институтки?!
— Да, даже если они будут рассказывать эту историю, ты почувствуешь ложь. Но, посмотрев человеку в глаза, увидев его мимику, морщинки, повадки, ты все равно будешь уважать его за эти несколько слов. И, возможно, поймешь, что не хочешь повторять ошибок предков, например прожить жизнь в одиночестве, как тот родственник, у которого не было детей. Внутрисемейный проект заставит задуматься о своей жизни, переоценить прошлое и настоящее, понять, что важно, а что нет.
— Думаю, что такого рода проекты запускают в людях целую цепь откровений, ведь они дарят возможность взглянуть на себя со стороны без суда и нравоучений. Просто увидеть человека — кровь от крови — и принять его. Принять таким, какой он есть.
— А скольких родственников мы отторгаем? Сколько детей, которым не нравятся папа и мама, бунтуют?
Но время идет, и, став родителем, ты сам, возможно, переосмыслишь многое. Стремление к идеалу разбивается о правду: ты соткан из несовершенств предков. Дети об этом не задумываются, тешат свое эго. Но участие в проекте, пересмотр интервью — это возможность взять на себя ответственность за будущее семьи, за родственные узы, за близость, которая рождается в процессе съемок.
— В старом фильме «Вспомнить все» Шварценеггер получает видеописьмо от себя из прошлого. Он говорит сам себе: «Если ты смотришь это послание, значит, я уже мертв». Послание из бездны, исповедь без страха… Это мощнейший психологический метод, способный исцелять. Даже с родителями мы не могли откровенно разговаривать, откровенность была табуирована. А здесь есть шанс.
— У меня как раз такие разговоры были. Сначала с бабушкой, теперь с мамой. Откровение приходит, когда ты готов. Этот щелчок запустил проект. Идейные партнеры, силы в людях… Даже те, кто отказывался от интервью, вдруг спрашивают: «Ну что, когда записываем?» Ломаются поведенческие модели.
— Стереотипы-шаблоны?
— Да. Ты делаешь то, чего не хотел, или не умел, или боялся ради своей силы. Это бесценно.
— Знаешь, мы ведь привыкли… Я говорю про себя, но, думаю, многие меня поймут. Долгое время живешь себе в коконе эгоцентризма, не понимая, как можно жертвовать собой, бескорыстно помогать другим. А потом вдруг осознаешь, что именно в этой отдаче, в служении другим и кроется настоящая сила.
— Да, ты отдаешь силу, и сила возвращается к тебе. Происходит взаимный обмен.
— Какие новые горизонты маячат в твоей кузнице креатива или ты решила сосредоточиться на семейных историях и живом общении? Что там сейчас рождается?
— Семейный фильм — проект скорее для души, а для развития публичности мы поднимаем актуальные темы. Недавно записали выпуск о «серой» косметологии, который станет настоящим спасением для женщин, стремящихся к красоте без риска. Готовим материал о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами — вечной и актуальной теме. Пока не буду раскрывать все карты, пусть это останется сюрпризом. И, конечно, продолжаю серию коротких мини-интервью о кулинарии. Потому что, как ни крути, а отвлечься от глубоких тем иногда просто необходимо.
— Вечные темы — еда и секс?
— Скорее потребность в отвлечении, в поиске тех, на кого хочется смотреть и кого хочется слушать. «Живой разговор» как раз и призван знакомить зрителей с такими людьми, расширяя их кругозор. Поэтому мы готовим выпуски о Калининградской области, о ее жителях. Хочется оставаться в рамках региона, создавая заметный значимый проект.
— Прекрасно! А чем ты занималась до «Живого разговор»?
—Я была менеджером по продажам полиграфии, создавала меню и деловые документы для отелей и ресторанов. По сути, я запустила процесс бизнес-нетворкинга, став узнаваемой фигурой, человеком, который приносит пользу. Но в какой-то момент я задумалась: неужели всю жизнь буду доставлять визитки? Сказала подруге, что хочу чего-то большего, чем просто выполнять чужие заказы. Так и родился проект «Живой разговор».
— То есть ты, как самурай, спала-спала, а потом вдруг нащупала катану, выхватила ее и ринулась в бой?! С шашкой наголо, да? Ты как-то сказала, что ты немного сумасшедшая. А я подумал, что именно люди с нестандартным мышлением и двигают мир вперед. Те, кто обладает жаждой творить что-то необычное. Именно эта жажда приводит нас к новому восприятию, к новому пониманию. И мне кажется, это очень ценно. Хотелось бы, чтобы таких людей было больше. А как ты думаешь?
— Мне очень приятно слышать такие слова… Хочется стимулировать эту «необычность», эту самобытность. Я горжусь тем, что многое придумала сама, не копировала ни у кого. В прямом смысле слова рожала каждое слово. И поэтому то, что со стороны кажется чем-то необычным, для меня уже обыденность. И, конечно, хочется развиваться, создавать что-то новое. Тем, кому кажется, что это легко — придумал и сделал, — я хочу сказать, что это сложный путь, полный внутренних диалогов. И это не всегда создание на волне радости.
— Творчество рождается в муках?
— Вероятно, да. Как песни, рожденные грустью. Мне часто говорят, что видят во мне лишь веселого, улыбающегося человека. Но я откроюсь: за этим фасадом — бездна, где смех и слезы живут вровень. Стоит мне позволить себе быть настоящей — смеяться, плакать, говорить, спрашивать, думать, — и рождается нечто особенное.
— Да, я вспомнил разговор с одним рэпером. Он сказал, что без боли нет и порыва к творчеству. Рэперы, они ведь черпают вдохновение в негативе. Это мощный источник энергии, куда более мощный, чем позитив. Эмоции, в общем, топливо для творчества.
— Именно, и я его везде ищу.
— Вопрос о твоей семье. Как они относятся к твоему делу? Ты ведь так в него погружена… Бесконечные разговоры? Недовольство? Или, наоборот, это сблизило вас? Как это повлияло на ваши отношения?
— Мой проект стал переломным моментом для семьи. Первые два года я совмещала работу и проект, а потом призналась мужу, что хочу уйти с прибыльной работы «на вольные хлеба». Он принял мое решение, хотя потом, с началом известных событий, конечно, расстроился: проект оказался под вопросом. Весь город, все предприниматели, все были в стрессе. Сын говорит, что у него теперь две мамы: «до» и «после» «Живого разговора». Общение с людьми меняет тебя кардинально, ты перенимаешь чужой опыт, расширяешь кругозор. Видишь, как люди реализуют то, что тебе казалось невозможным, и позволяешь себе больше и всей семье тоже.
Удивить близких сложнее всего. Им всегда хочется от тебя большего. Но, несмотря на это, они замечают и хвалят меня. Моя семья получила настоящий апгрейд. У нас теперь часто случаются живые разговоры и стало меньше семейных посиделок, потому что я отказалась от алкоголя. Я заметила, что чистота мысли и интуиция зависят от чистоты питания, сознания, от честности с собой. И этот процесс влияет и на мужа. Ему тоже пришлось ответить на многие неприятные вопросы. В разговорах мы приходили к истинам, которые помогают нам жить, понимать, для чего мы это делаем, как мы стараемся каждый сам для себя, но при этом друг для друга.
— Это замечательно. Редкая история для семьи. Психологи ведь рекомендуют, чтобы у супругов были общие интересы. А у вас есть что-то общее?
— Он любит готовить, а я есть. Он любит мусорить, я убираться. Мы оба любим нашего сына и наших родителей. Из общих интересов у нас книги. Мы можем читать в разных комнатах совершенно разные книги. Иногда он приходит ко мне и говорит: «Ты должна обязательно это прочитать». Иногда это ему говорю я. Поэтому мы разные, очень разные. И в то же время у нас есть что-то общее, что хранит наши отношения.
