Мы беседуем со Святославом Муруновым, урбанистом и одним из основателей пространства «Сигнал». Тема разговора: «СССР: война города с деревней».
Дисклеймер: в статье представлено исключительно мнение Святослава Мурунова, оно может не совпадать с мнением редакции.
— Святослав, ты наверняка слышал выражение «эстетика важнее этики». Не возникает ли у тебя, когда ты попадаешь в российский город, ощущение, что здесь нет ни того ни другого? Или, может, не все так плохо?
— Я не согласен с утверждением, что эстетика важнее этики. На мой взгляд, эстетика — это следствие сбалансированной этической системы. Такая дихотомия свойственна упрощающимся и деградирующим системам. Я проехал более 600 постсоветских городов, и в каждом есть места, где чувствуешь внутреннюю гармонию и красоту, и места, вызывающие страх, разочарование или возмущение. Нельзя всех стричь под одну гребенку.
Для постсоветских городов характерна неразбериха с наследием, архитектурным кодом и отношением к природе. Это следствие разрушения и разности этических систем.
У меня есть модель идентичности постсоветского человека: немного крестьянин, колхозник, заводчанин, советский герой, цифровой кочевник и космополит. Из-за этого смешения фрагментов мировоззрения возникает сложность самоидентификации. Этот собирательный «коллективный заказчик» или «исполнитель» часто «колхозит», не создавая системных решений. Всё держится на личностях, вкусовщине, связях и коротких политических импульсах. Постсоветский город находится в переходной фазе.
— Мне отзывается этот собирательный образ. Учитывая, что к 1913 году 80 % населения были крестьянами, думаю, крестьянин внутри нас составляет около 70 %, а остальное — по 5 % от космополита, рабочего, интеллигента и прочее.
— В каждом человеке этот процент разный, и рефлексия позволяет это пересобирать. В крестьянстве нет ничего плохого, это мощная цивилизационная рамка. Вопрос в том, как крестьянской цивилизации выживать и развиваться в городе.
Англичане создали бэк-ярды, частные парки, сообщества и клубы, позволяющие опыту крестьянской цивилизации бесконфликтно существовать в городе. Но у них закрылись духовные центры, потому что духовная жизнь перетекла в другие пространства.
В России крестьянство оказалось в городах насильно. Коллективизация, крестьянские бунты, индустриализация разрушили крестьянскую цивилизацию, перед которой не извинились. Крестьянин внутри нас — человек мира и природы — рад любой искренней эмоции. Если бы государство извинилось, возможно, крестьянство отпустило бы обиду. А так мы «мародерим, вандалим, саботируем, игнорируем», чувствуя советскую несправедливость.
— Чувствуем себя чужими на этом празднике жизни?
— Борьба в обществе после 1913 года и до брежневских времен — это борьба деревни с городом, где победила деревня, колхоз. Крестьянин попал в чуждый мир и до сих пор его не принял.
— Не кажется ли тебе, что Советский Союз создал массу неперевариваемых городов, экономически, социально и культурно никому не нужных?
— Нет, не кажется. Нужно смотреть на ситуацию с разных масштабов. Города — двигатели культуры и технологий. В отличие от деревни город может позволить себе конфликт, поиск, синтез, эксперимент и избыточность. Город — это форма накопления опыта. В деревне опыт не накапливается: поколение ушло — и всё, знания о том, что и как сажать, с кем заключать браки, утрачены.
— Интересная мысль.
— Да, поэтому города необходимы. Более того, современные конфликты цивилизаций показывают, что чем больше городов мирового уровня, способных пережить любую эпоху и правительство, тем сильнее культура и цивилизация. В России сейчас дефицит таких городов. У нас много городов, как ты правильно заметил, странных. Советский Союз построил 700 моногородов — городов-заводов. Эти города находятся в кризисе, потому что индустриализация изменилась. У города-завода, как правило, нет университета, нет собственного мышления. Если завод закрывается, город превращается в рабочий поселок, но признать это сложно, поэтому он долго и мучительно умирает.
По сути, город очень полезен для цивилизации. Вопрос в том, умеем ли мы создавать и жить в городах. Например, Калининград — региональный центр, региональная столица. Он должен нести ответственность за всю систему расселения.
Как Калининград помогает Озерску развиваться? Возвращает ли он туда студентов, которых забирает БФУ? Инвестирует ли в какие-то программы? Или говорит: «Озерск сам по себе, Калининград сам по себе».
Мы живем в городах, но не всегда понимаем, что такое город, и не всегда городские элиты понимают, что такое система расселения. Важно помнить, что топология России отличается от европейской. В Европе плотная заселенность и география подразумевают создание узлов городов. В России большие пространства и низкая плотность населения. Здесь нужно думать не только о городах, но и обо всех элементах системы расселения: поселках, деревнях, селах, рабочих поселках, глэмпингах, городах-фестивалях, мобильных городках. В Советском Союзе концепции системы расселения отрабатывались на государственном уровне.
Строительство городов вокруг крупных предприятий, рассредоточение производств, создание городов вроде Новосибирска, Кемерово, Красноярска — все это примеры попыток создать центры развития. Возможно, они еще не стали мировыми городами, хотя Новосибирск благодаря Академгородку уже может претендовать на этот статус. Академгородок известен во всем мире и имеет цивилизационную рамку. Красноярск, Омск, Кемерово пока не дали миру ничего уникального.
Россия: чужой опыт не всегда подходит
— А есть ли смысл придумывать колесо? Рядом Европа, можно брать оттуда опыт.
— России нельзя слепо копировать чужой опыт. Сталин решил провести индустриализацию, но это было сделано за счет эксплуатации крестьянства. Можно было бы покупать заводы и технологии у Америки, Голландии, Германии. Времени на создание своего не было, нужно было выживать. Индустриализация была важна, но она нанесла травму крестьянству и целое поколение оказалось в кризисе: пьянство, бессмысленность, колхозы, потеря пассионарности.
Рывок вперед может привести к надрыву. В 20-30-е годы прошлого века урбанисты и дезурбанисты обсуждали не то, что строить, а то, какой человек нужен советскому обществу. Победила модель урбанизированного человека, хотя изначально были более гибкие и распределенные форматы.
— Подожди, я хочу уточнить два момента. Во-первых, про избыток городов. Ты говоришь, Россия не похожа ни на кого, тем не менее есть у нас прекрасная Канада, Швеция, Финляндия, города там расположены узкой полосой как бы вдоль южных границ. Я высчитывал специально на калькуляторе, как обыватель, площади европейских стран и нашего российского юга. Так вот, при соответствующей урбанизации у нас все 140 миллионов компактно сядут на юге России, и места еще хватит на три поколения вперед.
— Ты мыслишь, как градостроитель, который смотрит на карту сверху и говорит: «Снимем всю эту толпу с места и переместим в другое». Но ты не учитываешь, что помимо разницы в климате и географии на всей этой территории жили разные народы: ханты, манси, якуты и другие. Это ареалы обитания национальностей, которые формируют русский культурный код.
Русские — это социальный клей. Нет такой нации, нет такого этноса русских, но есть такая культурная модель, которая формируется за счет разнообразия культур, умения выживать в разных климатических условиях. Мы не учитываем это, потому что думаем, как индустриальщики, где разместить шахты и города, как инфраструктурщики, куда проложить железную дорогу, или как климатологи, куда переселить всех, где тепло.
Но есть люди, которые, как сибиряки, хотят жить с вызовами сурового климата. Для них север более комфортен с точки зрения психотипа. Я бы не стал всех стричь под одну гребенку. Но соглашусь с твоей гипотезой, что, возможно, часть городов, избыточно спроектированных в советское время, нужно «ужать». Однако управляемое сжатие — это методология, разрабатываемая урбанистами и экономистами-географами.
В Воркуте, кажется, половина города уже опустела. Мэр как-то в шутку предлагал: «Свят, хочешь пятиэтажку в подарок? Приезжай, пока не разобрали». Говорил, там уже и за коммуналку платить некому, всё отключено. Конечно, смех смехом, но назрела необходимость ревизии системы расселения.
С другой стороны, такая ревизия должна опираться на четкую идеологию, на концепции. Государство, например, вновь озадачилось развитием арктических городов, мест, не самых комфортных для жизни. Но в связи с перспективами Северного морского пути, связывающего Китай, Европу и остальной мир через Арктику, возникла потребность в новых поселениях. Сейчас на звание арктических претендуют семь или восемь городов.
— Позволь перебить. Вспомнил письмо Ломоносова графу Шувалову, в котором впервые была сформулирована великая идея России. Знаешь, в чем она заключалась? Не в огромных пространствах, а в благосостоянии народа, его численности и освоенности территории — три принципа, которые до сих пор игнорируются. Мы вновь говорим об Арктике, которую трудно осваивать из-за особенностей климата, да и за Уралом три человека на квадратный километр.
— Согласен, политическая воля часто расходится с реальным положением дел. В России параллельно существует несколько Россий: Россия предпринимателей, экспертов, крестьян, чиновников. Это отлично объясняет нашу действительность. Но есть нюанс: Россия не в вакууме, она часть мировой геополитики. Игнорировать это не получится. Все последние события — чистая геополитика с экономической подоплекой. Плюс в России, ты прав, много неизведанных территорий, потенциала, «заделанного будущего», но и «колхозить» всё подряд не стоит.
— Абсолютно согласен.
— Не нужно все «колхозить», но вот обустройство мест проживания — это вопрос ответственности. Советское государство, по сути, стерло городскую культуру, ему нужен был не горожанин, а «советский гражданин», готовый ехать строить Комсомольск-на-Амуре и забыть про свои рязанские корни.
— Распахивать степи в Казахстане.
— Именно. В это же время мы потеряли городскую культуру. И когда мы говорим об обустройстве, возникает вопрос: какие институты несут за это ответственность? Городское сообщество, гражданское общество, публичная жизнь — их сейчас нет. За город отвечает администрация, которая говорит: «Мы вам делаем комфортно, но вас не спрашиваем». Жители хотят что-то сделать сами, а администрация боится: вдруг получится, и к нам будут претензии. Эта необустроенность — следствие отсутствия модели урбанизации и системы расселения. Важно не только, где и что строить, но и кто этим будет управлять, чем наполнять. У нас есть города, но нет граждан. Мы можем сокращать города, но граждан больше не станет. Произойдет уплотнение Краснодара, переполненного многодетными семьями, или Сочи, где будут ютиться фрилансеры и бармены. Либо Калининград, который будет сдавать квартиры, а сам жить «черт знает где». Сейчас открылось окно возможностей для переосмысления предыдущего опыта.
Урбанизм, урбанистика и урбанизация…
— Отлично. Давай вернемся к урбанистике. Мне не очень понятно, когда и где применять эту терминологию: урбанизм, урбанистика, урбанизация.
— Урбанизация есть, а урбанизма нет. Урбанизация — это процесс повышения роли городов в развитии города.
— Ну не совсем, урбанизм есть как взгляд, как концепция, идеологема о том, что города должны быть большими и превращаться в огромные кластеры.
— Хорошо. Пусть будет некая идеологема.
— Да, а новый урбанизм говорит о том, что это необязательно, главное — комфорт, общественный транспорт, дроны, доставляющие еду. А что такое урбанистика?
— Научно говоря, это дисциплина, которая занимается комплексным анализом и изучением проблем, связанных с функционированием и развитием городских центров.
— К чему мы должны прийти? К спокойной малоэтажности с пасторальным пейзажем в духе малых городов Германии или к технологичным городам вроде Сингапура или Дубая?
— Ты сейчас транслируешь культурную парадигму, которая в последнее время активно обсуждается. И однозначного ответа на нее нет.
Крах агломераций: от иллюзии управляемости к хаосу и одиночеству
— То есть концепция агломераций не победила?
— Концепция агломераций на самом деле неоднозначная, и я ее хочу покритиковать, потому что в ней есть несколько существенных ошибок. Предыдущая стратегия пространственного развития России, ориентированная на создание крупных агломераций, оказалась ошибочной. Концепция, предполагавшая концентрацию населения в 20 крупных центрах в ущерб остальной территории, быстро исчерпала себя. Создание агломераций порождает иллюзию управляемости, но при этом создает новые проблемы. Мегаполисы становятся уязвимыми перед логистическими кризисами, способными оставить миллионы людей без продовольствия. В случае экономических потрясений наиболее обеспеченные жители покидают страну, лишая ее налоговых поступлений.
Скученность населения приводит к социальному одиночеству и отчуждению. Жители мегаполисов всё больше ориентируются на личное пространство, замыкаясь в рамках квартиры, куда еду доставляет робот. В результате государство теряет связь с гражданами, уступая место корпоративным сервисам и цифровым платформам, таким как Google, ChatGPT и Amazon, чьи идеологии остаются непрозрачными.
Эта концепция, нацеленная на расширение городов, является ошибочной, поскольку ни государство, ни общество не получают ожидаемых выгод. Переполненные школы, пробки и потеря времени в дороге — лишь некоторые из негативных последствий. Более того, люди оказываются исключенными из процесса принятия решений.
— Это как с примером включения в Москву территории бывшей Московской области под названием «Новая Москва»?
— Примерно так. Экспертные опросы показывают, что система управления городами устарела и нуждается в перезагрузке. Существующая структура с мэром и департаментами, перекладывающими ответственность друг на друга, неэффективна. У нас было экспертное исследование, поделюсь своими выводами. Мы проводили опрос экспертов по поводу строительства новых городов: «Зачем вам новый город?» И там, например, были вопросы, какие городские системы устарели и нуждаются в перезагрузке в первую очередь, порядка 20 городских систем или городских процессов. И на первом месте был ответ: «Система выработки решений».
Система управления городом точно устарела. Ручное управление, мэр, какие-то департаменты и вот это все: «Я за это не отвечаю, потому что я образование, а я за это не отвечаю, потому что я культура, а я ЖКХ». Вот этот колхоз, он уже точно устарел. Однако альтернативные системы пока не разработаны. Транспортная связь и организация производства в городах также требуют переосмысления.
— Почему? Ведь это тоже объяснялось логикой экологии и комфорта для человека?
— Нельзя слепо следовать концепции выноса всех производств за черту города. Она, оказывается, тоже не работает. Ну либо вы начинаете терять производственные силы. В Астане мы делали опрос, создав «анкету горожанина», и там был вопрос: Чего, по вашему мнению, в городе не хватает?». На первом месте был ответ: «Не хватает современных производств». Их вообще нет в городе. И люди чувствуют эту зияющую пустоту. 20 лет они пожили, поиграли в город, в столицу, и выясняется, что если все жители — чиновники и служащие, то кто тогда производит, а где что посмотреть, где практика, где реальная жизнь? А реальная жизнь находится в производстве, а не только в серийных услугах.
Я читал стратегию пространственного развития Российской Федерации, она написана грамотно. Не знаю, читал ты или нет?
— Я не читал, просто в силу предубеждения давно не видел ничего путного.
— А зря, там есть, во-первых, реальная стратегия, потому что стратегия — это прежде всего набор политик. Новая стратегия пространственного развития в отличие от предыдущих представляет собой документ, который включает климатическую, экологическую, расселенческую и демографическую политику. Впервые в ней появляется идея создания экспериментальных поселений для отработки новых систем управления, демографии и производства. Это говорит о том, что государство отходит от агломерационной модели развития.
— О, это замечательно, конечно.
— Эта стратегия принята впервые, я знаю людей, принимавших участие в ее разработке, например Владимир Седов из Доброграда, ребята из Российской академии наук, специалисты из Центра стратегического развития. Это существенный шаг вперед.
Хватит думать городами
— Какой именно шаг?
— Это значит, что государство разворачивается от этих агломерационных массивов к чему-то другому. И тут возникает вопрос. Опять же, я — участник большого количества всяких проектных групп, они все думают городами. Я говорю: «Ребята, хватит думать городами, надо думать системой расселения».
Город — это просто часть мицелия, часть вот этой аквакультуры.
— Абсолютно согласен. Само название «город» вообще устарело на самом деле. Ведь город — это полис, по сути, самоуправляемая единица, где осуществляется многоуровневая и многоцелевая политика.
— Именно. Если вы сейчас, условно говоря, городами начинаете думать, то у вас выпадают деревни, поселки, рабочие и вахтовые поселки. У вас выпадает вся элементная база. Знаете, это как пытаться построить компьютер с единственным, пусть и мощным процессором. Без памяти, без инфраструктуры, без всего остального. Зачем нужен такой компьютер? Он просто не заработает. Будет красивый процессор, но без «обвязки» — без питающей сети, без основы, на которой город мог бы решать задачи.
Мы работали в Архангельской области в Карпогорах, в поселке с тремя тысячами жителей, в районном центре. Это место, которое только начинает жить. И там мы, например, переосмысливали поселковую ярмарку, потому что для них это градообразующее, ключевое событие. Спрашиваю: «Как у вас ярмарки проходят?» А они отвечают: «Копим деньги, заказываем из города батуты, шашлыки, пластиковые палатки, чай в пластиковых стаканчиках».
Я спрашиваю: «Вы вообще понимаете, что такое ярмарка?» А они в недоумении.
Я говорю: «Ярмарка — это инвестиционный форум, это торговля фьючерсами! Я, как фермер, хочу планировать свой год».
А они местных фермеров не зовут, потому что «фермеры — это зло. Неумытые, грязные, коровы эти… Зачем они нам? Нам нужен праздник!» Я объясняю: «Ярмарка — это рынок, это предпринимательское действо, направленное на получение прибыли. Это фьючерсы! Приезжаешь из города, я заключаю с тобой сделку на поставку двух фур кедрового ореха, ты даешь мне задаток. На этот задаток я и устраиваю праздник. Вот как это должно работать».
Мы пересобираем ярмарку, делаем ее совершенно по-другому, выделяем в ней экономическую составляющую. После ярмарки, прошедшей на ура, подходят чиновники и спрашивают: «Святослав, объясни, почему нас учили госуправлению в федеральном архангельском институте, мы проходили все курсы, но никто ни разу не объяснил, что такое ярмарка?»
А я отвечаю: «Потому что государство не понимает, что такое система расселения. И люди, которые преподают в вузах госуправление, никогда не работали в реальном управлении. Они читали книжки или сидели в городских кабинетах, а теперь рассказывают, как формировать схемы и проекты, не понимая реальности. А она очень сложная! Город не берет на себя ответственность за систему расселения и, как следствие, не получает от нее задач. Любая деревня сейчас скажет: «Мне нужна автономная канализация, чтобы жить, как в городе». Но они даже не знают, к кому в городе с этим обратиться, потому что город не стал площадкой для инжиниринговых разработок. Поэтому я смотрю на систему расселения гораздо шире.
На новые города нет запроса
— А я смотрю проще. И мне понравилось, что ты упомянул Доброград. Я как-то раз там был, мне очень понравилось. Хотел тебя спросить: у нас, кажется, с 1991 года ни одного города в стране так и не построили?
— Официально построено два. Магас – столица Ингушетии. Но это новый город, как бы придаток существующей Назрани, я был в нем, эдакий европейский квартал.
— А второй?
— Второй — это... Ну по большому счету Иннополис можно считать городом, потому что у него есть задатки города.
— Но он не стал полноценным городом.
— Ну Доброград в каком-то смысле тоже сейчас муниципальное образование...
— То есть, по сути, опять же ноль. Даже если все это посчитать: Магас, Доброград, Иннополис, Горки Город, не больше пяти штук — это все равно неполноценные города.
— Да, скажем, пять попыток.
— С чем это связано? Это же на самом деле нужно всем. Если бы город создавался с нуля, хороший, с нормальной концепцией, а инвестиционно это очень емкий проект, был бы огромный сдвиг вперед. Почему этого нет?
— Ну, во-первых, конечно же, развал Советского Союза — это травма, которую мы через потребление рефлексировали 25 лет.
Тут целое поколение играло в торговые центры, в купи-продай, в туризм и так далее. На новые города фактически не было заказчиков. Государству они были не нужны. Разобраться бы с тем, что есть. Гражданское общество занималось какими-то другими вопросами. Предприниматели зарабатывали капиталы. Не было субъектов, кто бы действительно предъявил запрос на новый город. Второе, новый город — это, видишь ли, цивилизационная игра, потому что любой город как бы содержит в себе все атрибуты цивилизации.
У меня есть такая проверочная таблица. Когда я приезжаю куда-то, мне говорят: «Святослав, у нас есть проект нового города, вот бы его построить!» Я отвечаю: «Так, университет есть?» — «Нет». — «Краеведческий музей есть?» — «Нет». — «Рынок есть?» — «Нет».
Я так с проектировщиками Иннополиса в свое время беседовал, когда мастер-план готовый смотрел. Говорю: «Слушайте, точно мастер-план нового города?» Мне там Никифоров отвечает: «Да-да, мы тут конкурс провели».
Я говорю: «Где мечеть? Мы в Татарстане». Говорит: «нету». Я спрашиваю: «Где фермерский рынок?» Тоже нет.
«Тогда вы называете новым городом то, что по сути является вашей иллюзией нового города?»
Второе, только сейчас появляется системный запрос действительно на новые какие-то элементы системы расселения.
— С какой целью?
— Чтобы отработать механизмы, необходимые современным городам. У меня даже статья была несколько лет назад о том, зачем вообще нужен новый город.
— Как альтернатива существующим?
— Нет, не альтернатива. Скорее как возможность переосмыслить накопленный опыт и собрать его заново. Новый город, где местное самоуправление не иллюзия, а реальность. Где горожанин осознает всю сложность участия в жизни города. Не просто платит налоги непонятно куда, а активно участвует: ходит на собрания, преподает в местной школе, передает артефакты в краеведческий музей, состоит в клубах по интересам. Это, конечно, огромная нагрузка. Не готов к такой жизни? Пожалуйста, есть другие формы расселения. Важно предоставить выбор. Но в такой город никто не захочет играть.
— С чем это связано?
— Связано с тем, что это требует выхода за рамки привычной парадигмы государства-отца. Государство — это система. Сейчас оно все решает за нас. Нужны инновации во всем: юридические, технологические. Невозможно построить демократию в городе с централизованным ЖКХ. Всегда найдется один владелец кнопки. Почему общественный транспорт развалился во всех городах? Потому что он принадлежал муниципалитетам. Муниципалитеты перекроили, депутаты растащили всё, что плохо лежало. И в итоге у нас нет ни муниципалитетов, ни муниципального транспорта, ни рынков, ни кладбищ, ни горводоканала. А ведь именно эти сервисы обеспечивали экономику города.
Получается, нужно пересобирать все: экономику, управление, образование, воспитание, культуру.
Даже День города нуждается в переосмыслении, потому что в нынешнем виде он не воспитывает горожан, а непонятно что делает. Поэтому задача создания нового города невероятно сложная, на порядок сложнее всего остального.
В советское время государство ставило задачу создания новых систем расселения. Целые институты проектировали новые города. Я еще застал этих людей. С кем-то общался лично, с кем-то через книги. Труды Алексея Гутнова, Ильи Лежавы, концепция нового элемента расселения. Вячеслав Глазычев, у которого я учился. Все они свидетели и, к сожалению, участники финала той эпохи.
Энергии городов
— Взлет и падение городов — история, знакомая России. В советскую эпоху, казалось, возможно чудо: за три года в чистом поле вырастал город с железной дорогой, домостроительным комбинатом, выпускниками лучших вузов и поддержкой министерств. Кемерово — яркий пример, взлетевший от 30-тысячного поселка до полумиллионного города за три десятилетия. Государство управляло энергией масс, но что ждало эти города в будущем?
— Упадок и разруха, если энергия исчезала.
— Верно. Сегодня, чтобы создать новый город, необходимы новые подходы. Город — это пересечение энергий: социальной, культурной, информационной. Нет энергий — нет города. Чтобы эти энергии направились в нужное русло, нужны субъекты — мощные ассоциации предпринимателей, инвесторов, проектировщиков, будущих жителей. Но государство зачастую отстраняется, а частные инициативы упираются в колоссальные невозвратные инвестиции. Опыт Владимира Седова в Доброграде, изучившего частные города Америки, показал, что даже при наличии четкой схемы ошибки обходятся в миллиарды рублей. И главный вопрос: что будет с городом, когда основатель уйдет?
— Важно помнить, что города вырастают из чего-то большего, чем просто желание построить жилье. Американская модель с ее мотелями, церквями и почтой демонстрирует важность общественных функций, ядра города. Сегодняшние девелоперские проекты, претендующие на звание новых городов, часто забывают об этом. Где почта? Где духовная жизнь? Не называйте это городом, будьте честны — это просто ЖК, спальник, гетто.
Чтобы замахнуться на новый город, нужны воля, ресурсы и амбиции, выходящие за рамки мимолетного настроения.
— Я полагаю, что главное в городе — это экономический смысл его существования. У города должна быть устойчивая экономика, концепция полезности, понимание того, зачем он нужен. Любой успешный город — это экономическая модель, способ выкачивания ресурсов из чего-то.
— Проблема современной России — посттравматический синдром, стремление к комфорту, ставшее идеологией. Комфорт не может быть идеологией, это тупиковый путь. В комфорте нет предназначения, это всего лишь состояние. У каждого свое понимание комфорта, и утопично стремиться к всеобщему комфорту. Новый город должен предлагать нечто большее, чем просто комфортное проживание.
Реальность такова: города Калининградской области увязли в трясине упадка. Благоустроенные парки в малых городах зияют пустотой, словно декорации к спектаклю без зрителей. Рабочие места — призрак, управление — фикция. В Багратионовске бобры, словно вандалы, сожрали мост в парке, явив абсурд бездумного проектирования.
— Зачем вообще нужны города? Может, реконкиста дачных сообществ под жилые малоэтажные кварталы и миграция в сельхозполя это выход?
— Наша идея — вернуть российскую модель самоуправления, создать своего рода «полис», где интересы сбалансированы, а голос каждого услышан. Европейская демократия не прижилась, но и тоталитарный технократизм — путь в никуда, к новому краху, подобно советскому.
Необходимы новые площадки для обкатки моделей самоуправления и социализации. Burning Man в США — пример действующей социальной лаборатории, где экспериментируют с безусловным базовым доходом, разными моделями управления и смыслами. А что у нас? Полигоны новых городов? Увы, нет.
Калининград, гигантомания и пустота…
— Калининград погряз в гигантомании: стадионы-колоссы, музеи-мастодонты, театры-левиафаны. Кому нужны эти громадины?
— Это постимперские комплексы. Если бы это строилось на деньги городских элит, масштаб был бы иным. Но Калининград — форпост, анклав, витрина и потому страдает от имперского синдрома метрополии: как во Владивостоке Океанариум и Третьяковка, так и здесь. Но кому это нужно и зачем?
В Самаре открытие отреставрированного Центра современного искусства на базе фабрики-кухни выявило парадокс: количество сотрудников фабрики сравнимо с числом работников всех городских музеев и культурных организаций. Где взять кадры, трафик, чтобы это жило?
Эти «белые слоны» — пережиток гигантомании, когда государство не способно спуститься до уровня города, действуя грубо, как хирург. Для тонкого проектирования необходимо понимание локальной системы, но местные молчат. Единственный проект — «Сердце города». Даже конкурс на реновацию Дома Советов выявил идеологическую растерянность калининградских элит. Они не понимают, что такое Калининград, не способны сформулировать его идентичность. Замкнулись в себе, отгородились от общественной и экспертной поддержки.
Все решают маленькие кланы, обладающие ресурсами. Стадион можно было бы приспособить, отдав его в управление местным элитам, но их либо нет, либо они слишком мелки.
Через 10-15 лет мы будем ломать голову, как приспособить футбольный стадион. Решение простое: давайте посадим на нем лес, как это сделали в Норвегии, превратив его в самый посещаемый «стадион-лес». Давайте не будем мучиться.
— Неплохой вариант, кстати. Недавно министр финансов области Порембский посетовал, что региональному бюджету пришлось раскошелиться на 100 миллионов рублей для стадиона.
— Второе мнение, что Третьяковку нужно отдать, конечно же, в управление городским сообществам, если уж вы снесли Дом Советов, который можно было бы приспособить под Дом сообществ, сделать там действительно центр города и представительство всех разных городских элит: и банкиров, и университетов, и переехавших, и местных. То есть можно было бы центр города реально сделать местом проявления всех городских сил. Даже слабых, даже хрупких и так далее. Когда мы с Вадимом Чалым писали концепцию техзадания на этот центр города, мы очень четко сформулировали, что это должно стать местом проявления всех сил, которые возникают в городе. За счет этого разнообразия и плотности появятся собственные элиты, появятся собственные энергии.
Но пока на месте Дома Советов пустота.
— Это, кстати, очень сильно характеризует Калининград.
— Калининград пока находится в ситуации абсолютной ментальной, экзистенциальной пустоты, но это хорошее состояние, потому что из пустоты выход может быть куда угодно. И это такой, знаешь, внутренний вакуум, он в каком-то смысле является накоплением энергии. Вопрос, какой энергии и куда, вот в чем дело.
— Я с тобой согласен. Мое мнение относительно застройки Калининграда кардинально поменялось за последние 20 лет. От полного неприятия точечной застройки, которая велась варварскими методами, до той мысли, что нам необходимо максимально застроить центр города, потому что он у нас пустой. И это, в том числе комплексная застройка, сведет на нет варварскую точечную застройку.
— Да, центр города пустой и никому не нужен.
— Никому. Проспект Мира и, не знаю, что там еще, Рыбная деревня и остров Кнайпхоф. Больше ничего нет, не на что взглянуть. Но люди сюда едут, людям нравится, и вроде бы это дает всем мысль о том, что в Калининграде все не так плохо.
— На самом деле плохо. У меня есть исследование, а я всегда провожу исследования, которые отображают ситуацию в городе, в котором калининградцам задается вопрос: «Какие бы места вы показали тем, кто приехал в ваш город впервые?»
На первом месте Зеленоградск, Светлогорск и только потом какие-то калининградские локации и форты.
Калининград сейчас разобщен. Мне кажется, и я уже давно об этом тоже говорил, нам придется в любом случае заниматься реновацией современного девелопмента.
Он абсолютно не учитывает ни архитектурный стиль, ни климат, ни культуру, ни социализацию. Это просто выкачивание капитала из земли за счет эксплуатации страха живущих людей.
— И неграмотности горожан.
— И, самое главное, отсутствие образа будущего. Как только кто-то начнет формировать образ будущего, вся эта машина девелопмента рассыплется моментально, потому что она будущее не предлагает. Она предлагает тебе убежище по Платонову.
— В хрущевке она убежище предлагает. Ты, наверное, знаешь, почему в хрущевках не было кухни, по сути пять квадратных метров. Потому что считалось, что рабочий, который живет в хрущевке, должен питаться в рабочей столовой. Зачем время терять на готовку?
— Да, конечно, знаю. Зачем ему вообще кухня? Это уже роскошь. Он опять начнет собирать столы, отмечать поминки, уходить с работы, не выходить на нее. Всё было продумано в соответствии с целями государства.
Калининград — склад неработающих идей с потенциалом мирового города
— А у нас намешано всего, черт ногу сломит.
— Поэтому сейчас Калининград является очень хорошим экспоцентром разных градостроительных провалившихся дел. Такой склад неработающих идей. Большой стадион, большой музей, development, строительство апартаментов, какие-то непонятные музеи, какие-то атрибуты города, которые делают из него аляпистую декорацию, а не действительно системный, портовый, культурный мегагород. Хотя у Калининграда, как и у бывшего Кёнигсберга, конечно, есть потенциал мирового города.
Но мировой город делается за счет университета, за счет суперкультуры, за счет экспансии. То есть ты должен экспортировать смыслы, акторов, искусство, технологии, что-то еще. Ты должен быть источником пользы в большом масштабе. Тогда ты мировой город. И ты должен еще уметь выживать в разные эпохи. А у него этого опыта нет. Закончилась контрабанда — он сразу сдулся. Появился туризм — он сразу, как девица лёгкого поведения: «Давайте все в меня».
Власти вообще не слышат про слово «антропогенная нагрузка». Я не знаю, как донести мысль, что вообще-то у территории есть некий предел, после которого ей плохо.
Говорят, что в этом году 4 миллиона туристов будет. Да они же замусорят и вытопчут вообще все! Они выкупят тут все местное и начнут жаловаться, что квартиры подорожали.
— Кстати, так уже произошло.
— Да, это факт. Уже социальное напряжение растет. Уже восток области начинает трансформироваться. Туда пошла энергия массового притока людей, в отсутствие соответствующей инфраструктуры она буквально выплескивается с побережья.
Все не управляется, не моделируется, не осмысливается. Мы находимся в точке бифуркации, нас мотает. Поэтому надо просто в этой точке максимально не участвовать «во зле».
Моя стратегия не участвовать «во зле» — создавать гипотезы. Проверять их на небольших проектах. Копить работающие концепции. Проверка маленького масштаба соуправления. Управление через советы. А это гипотеза будущего города.
Элементы городского сообщества
— Ты хорошо сказал про университет. Это необходимое условие для развития — университет для города. У нас БФУ отвечает этому критерию?
— Нет, это не городской университет. Это структура, которая живет своей федеральной жизнью. Государство в государстве. Мы уже несколько лет методично как институт урбанистики просим: дайте нам студентов на практику. Мы привезем их в Озерск, в Черняховск, будем учить их общаться с людьми, проектировать пространство, управлять этим пространством. Глядишь, кто-то из них вернется туда, откуда он приехал. На что университет нам всегда отказывает. Вы точно понимаете, что такое университет?
— Понятно, что университет сейчас принадлежит не городскому сообществу.
— Университет сейчас не работает действительно как часть города. Поэтому, пока в городе по-настоящему не появится городской университет как некая мыслящая фабрика, как некая комьюнити, как некая экспертиза, привязанная к истории, локальности, климату и географии, его значение будет низким.
— Пока университет у нас продолжает советскую традицию социального комбайна. Собрать кучу студентов, чему-то их научить, куда-то их отправить. Это то же самое, как воинская часть.
—Да, то же самое.
— Что давал городу средневековый университет? Как только он учреждался, в городе сразу появлялось буквально все: и мысль, и культура, и красота.
— Буквально все. У нас шла образовательная программа института урбанистики, сегодня она пока на паузе. Идет образовательная программа философской группы. Программы не такие публичные, но мы всё равно пытаемся какую-то университетскую жизнь в себе внутри пестовать и проявлять.
Второе: университет — это корпус всех знаний, применительный к нашей ситуации. И наш авторский взгляд на этот корпус знаний. Вот в этом смысл.
Поэтому университет переживал все эпохи, всех царей. Но только советское время он не пережил. Советский Союз тоталитарно зачистил всё. Он выключил философию, а она была университетской системообразующей дисциплиной. Раньше жизнь в университете строилась вокруг теологии, но потом философия научилась генерировать, оценивать и синтезировать идеи, стала основой, ядром универсума, универсума мышления. Вот и всё.
— А как ты видишь, что Советский Союз философию выключил?
— Её подменил марксизм. А спустя время выяснилось, что без философии всё рассыпается. Всё превращается просто в социальный комбайн либо какие-то прикладные науки и так далее, работающие на ВПК.
А смыслов нет. И умение генерировать смыслы исчезло. Опять копирование, опять импортозависимость, опять у нас ничего нет своего, давайте возьмем лучшие зарубежные практики, и снова бег по кругу.
— Да, и опять придумывание того, чего не нужно.
— Что-то придумывать надо.
— Проекты ради гранта…
— Грантовые проекты — зло. Они подменили собой истинные цели, привели к коллапсу. Ни развития космоса, ни прорыва в микромире, ни научных дерзаний, ни переосмысления общества — лишь трансформация ресурсов.
Необходима элита, способная в горниле споров рождать истину, генерировать идеи. Умение обсуждать идеи, не переходя на личности, признавать ценность чужого мнения, даже критикуя его, вот чего нам не хватает. Поле публичных идей сузилось до кухонь и телеграм-каналов, где мысли не сталкиваются, не шлифуются.
В Москве, как и повсюду на постсоветском пространстве, зреет запрос на смыслы. Но смыслы не товар, их не купишь. Они рождаются в горниле дискуссий, экспериментов, анализа. Либо мы научимся мыслить коллективно, творчески, критически, либо будем, подобно голодным птенцам, заглатывать любую подброшенную идею, не утруждая себя анализом. Эта тотальная деградация поразила нас всех.
— Я это прекрасно понимаю. Истина выковывается в горниле дискуссий. Вспомни средневековые баталии умов — арабских и западных философов. Именно в этих спорах рождались глубокие смыслы, которыми мы пользуемся до сих пор.
— Почему Европа когда-то доминировала? Потому что благодаря концентрации мыслителей она научилась превращать конкуренцию идей в свою игру, интегрируя любые концепции в свою систему. Это стало частью геополитики: «Мы не против вашей идеи, но мы знаем, как использовать ее в нашей стратегии, так что играйте по нашим правилам».
— Для Германии и Великобритании, кстати, было характерно то, что они брали из философии, например у Макса Вебера, социальные и политические идеи и внедряли их в свою систему.
— Да, но это отдельная глубокая тема. Главное, что способность формулировать идеи, концепции, мечты, формировать мировоззрение — это базис.
— Абсолютно согласен.
— Без этого народ превращается в ресурсную базу. Дети играют в косплей, смотрят «Звёздные войны», подростки увлекаются кей-поп-культурой, которую корейцы создали за 20 лет. Дмитрий Лихачев говорил: «Цивилизация — это конкуренция культур». Если мы не актуализируем свою культуру, не переосмысливаем ее, застряв в прошлом величии, то нас ждет участь шумеров. Где наш образ будущего? Китайцы сейчас задают тон — я меряю цивилизацию по качеству ее фантастики. Их «Задачу трех тел» читает весь мир, признавая, что они перезапустили цивилизацию. Это уровень Айзека Азимова, братьев Стругацких, Ивана Ефремова. А что у нас? Попаданцы и толкинизм, годное фэнтези, но ничего резонансного. Вот и ответ.
Второе: создание институций, возможно, больше не задача государства. Оно предлагает создавать ТОСы — территориальные общественные самоуправления. Новый закон о местном самоуправлении показывает, что государство понимает: без общества никуда, иначе оно превращается в сервис госуслуг, а людям больше ничего не нужно. Поэтому и предлагают создавать ТОСы. Это местная коммуна, сообщество, которое говорит: «Я здесь живу, это мое».
Мы с тобой живем, к примеру, в Амалиенау, у нас есть ТОС Амалиенау. Жители знают, чем мы живем, что разрешаем, что нет, как участвуем в бюджете. Это замена неработающей системы депутатов-лоббистов. Земля и ресурсы закончились, депутаты устали. Национализация убытков и приватизация прибыли произошли.
— И что дальше?
— А дальше государство говорит: берите территорию в управление. После СВО и ЧС выяснилось, что выживает только та коммуна, где есть местное самоуправление. В МЧС рассказывали: «Приезжаем в один поселок, там дети собраны, документы упакованы, старушки вывезены, все друг друга знают, дежурят, трезвые. А в коттеджном поселке, где заборы три метра высотой, никто никого не знает, собака утонула, дети потерялись, хотя у всех есть лодки и бензопилы. Люди сидят на крышах и ждут спасения».
— Да, это про социальное доверие.
— Доверие создается на практике. Доверие — это только совместно прожитая практика, которую ты как-то рефлексируешь, ты понимаешь, откуда возникло доверие.
Вместе уже что-то сделали, поговорили, синхронизировались. Вот почему мы идем через клубы, через сообщества? Это самый базовый способ, самый дешевый способ восстановить хотя бы вот это доверие, не бояться незнакомцев. Ну или себя как-то понять. Второй момент — найти своих. Третий момент, в принципе, — выйти в какую-то позицию. Четвертый — при помощи этого социума реализовать свою позицию как проект, как предпринимательство, как конкуренцию и инициативу.
Вся социальная динамика.
Как в Калининграде органично совместить разные эпохи
— Давай вернемся к Калининграду. Ты думал, как органично совместить советскую, немецкую и российскую эпохи в городе, чтобы не резало глаз?
— Конечно. Калининград в лучших проявлениях сейчас идет путем ассамбляжа и коллажа, накладывая культуры друг на друга, не переосмысливая их. Это допустимо для художников, но профессиональный урбанистический подход требует, чтобы Калининград вернул себе позицию мирового города и превратил каждую эпоху в ценный опыт.
Для этого нужны музеи, университеты, научные центры, создание школ и стилей. Переосмысление — это способ «переварить» прошлое, а не отбрасывать его. В немецком наследии много интересного: хутора, каналы, портовый город, банковская сфера, рынки, ярмарки, культурный обмен. Нужно взять полезное для экономики и географии. Советская эпоха с ее переселением крестьян и выживанием — это тоже опыт. Выжили и приспособились? Этот навык нужно поднять на культурный уровень, научиться «переваривать» любую территорию.
Вот пример. Ко мне обратились владельцы Понарта с вопросом, как обустроить это пространство. Я предлагал создать образовательный центр по редевелопменту промпредприятий, который учил бы всю страну и Европу, создавая экономику на этом. Но они предпочли сдавать помещения, что привело к 50 % пустующих площадей из-за отсутствия экономического ядра.
Так мы далеко не уедем. Не нужно отторгать разные культуры, а нужно их переосмыслить. Статус мирового города позволит Калининграду конкурировать с Москвой, Петербургом, Казанью, Прагой, Гданьском. Необходимо сравнить себя с этими городами, провести макроанализ происходящего в радиусе тысячи-двух километров.
— Согласен.
— Мы увидим, что Балтика делает нас супергородом, хабом для соседних стран, но для этого нужно самим научиться «перемешивать» культуры. Мы не можем экспортировать то, чего у нас нет. Именно переосмысление выжигается. Чувствуешь подвох?
— Да, процесс, который мог бы задействовать колоссальные ресурсы и обернуться огромными бонусами.
— Но нет! Затевается строительство гигафабрики, и мы снова превращаемся в промышленный центр, в хаб.
Опасности массового туризма
— Ну да, тешим себя туризмом.
— За десять лет туризм выжжет дотла образование и всё остальное, ведь ему нужны лишь официанты и прачки. Не ученые, не сложные предприниматели, а простые рабочие руки.
Девелопмент здесь все превратит в пепел. Взгляни на Зеленоградск, Светлогорск —застроено всё до последнего клочка земли. Вырубили под корень деревья, хотя именно в этом и заключается ценность этих мест. Вместо того чтобы избрать путь «меньше туристов, но выше доход», Калининград превратился в туристическую свалку.
Поэтому единственный способ выжить — создавать некие антифазы. Если государство или элиты играют в свою игру, должны возникнуть контрэлиты, играющие по другим правилам. Накапливать опыт, создавать сложные социальные системы, переосмысливать культуру… Я, например, смотрю на немецкие хутора и вижу в них нечто важное.
Три дома — как минимальная единица расселения. У меня сейчас есть запрос на Дальний Восток и на систему расселения. Я хочу спроектировать новый хутор, взяв за основу немецкий уклад и соединив его с советскими практиками. Это уже научная работа, это не отказ от культуры.
А каналы? Они ведь умерли! Гидросистема — это же спасение, особенно сейчас, когда из-за потепления климата вся Якутия тонет. Управление шлюзами, управление каналами — всё разрушено, миллиарды потеряны. А ведь это целая инженерия, целая наука! Этим можно и нужно заниматься.
Сейчас Калининград мог бы сказать: «Ребята, восстанавливаем каналы, учимся делать управляемые шлюзы, автономные шлюзы…» И всё! У нас была бы возможность экспортировать технологии, помогать другим регионам справляться с избытком воды, проектировать и строить регуляционные системы, обеспечивать их кадрами. Вот это было бы делом!
— Это была бы наша фишка. Одна такая фишка — и мы были бы на коне!
— Конечно! Но кто эти субъекты, кто готов играть в эту игру? Я встречался с местными предпринимателями — у них всё на уровне «купи-продай», «построй-сдай». Есть, конечно, зачатки чего-то нового, мы работаем с ЖБИ-2, начинаем общаться. У них есть проблеск инноваций, архитектурная мастерская, резиденция. Мы сейчас обсуждаем эту историю. Но это скорее исключение. БФУ до сих пор для нас терра инкогнита.
— Для всех он терра инкогнита. Там, где государственные деньги, там всегда слишком много непонятного.
— С другой стороны, в Калининград приезжает много толковых людей со всей страны. «Сигнал» хорош тем, что здесь люди, приехав, сразу находят своих. Раньше человек полгода ходил бы по барам и стрит-фудам в поисках единомышленников.
— Для меня таким местом был «Катарсис», но его закрыли. Теперь я, условно говоря, переселился в «Сигнал».
— Добро пожаловать!
В Калининграде, конечно, нужно искать пространство для нового города
— Расскажи пару слов о своих проектах.
— Я могу рассказать о проектах института урбанистики. Мы создаем комьюнити-центры в Озерске, Нестерове, Советске. Там есть площадки и местные сообщества, которые начинают объединяться вокруг идеи города, вокруг идеи своего будущего. Пока это простые идеи, но, например, в «Теплосети» в Советске и в «Телеграфе» в Светлогорске уже сменилась администрация, однако опыт, накопленный ими, не потерян. Городская ратуша начинает работать как ратуша, как городской коллективный эгрегор, накапливающий опыт.
Это зачатки, показывающие роль Калининграда как ответственного за территорию расселения. Это перенаправление социальной энергии, которой здесь много благодаря приезжим профессионалам, туда, где ее мало: в Озерск, Нестеров, Советск.
Это создание сети. Не сажать на шею, а вместе думать, как специализироваться и помогать друг другу. Обмен опытом.
— Да-да, а то получается, что Калининград зарабатывает на всех и всё это заработанное отдает в Гусев, Озерск, Черняховск, неважно, куда, в Гвардейск и так далее. То есть те же города не зарабатывают ни копейки от слова совсем. Единственное, там Гусев за счет фабрики «ДжиЭС» зарабатывает.
— Ну тот же Гусев на самом деле сложный городок, индустриально закрытый. Поэтому, мне кажется, здесь сейчас фокус внимания создается на том, чтобы создать условия для появления элит другого порядка.
— Абсолютно с тобой согласен. Потому что все начинается, собственно говоря, с элит, то есть с тех двух-трех семей, благодаря которым когда-то появился город, которые могут взять ответственность за общее благо, за будущее, а не только за свои частные интересы.
— Да, и более того. Дело в том, что у любой такой семьи, если там во главе стоит какой-то патриарх, горизонт планирования событий на 10 поколений вперед.
— Да, так и есть. И очень важно меценатство этих семей. Меценатство — это как раз возможность создавать процессы, выходящие физически за рамки твоей жизни. И ты понимаешь, что этот город, который ты построил по факту, будет существовать долго и всё равно твои внуки и правнуки будут так или иначе стоять во главе этого города.
— Абсолютно. Передавать миссию города из поколения в поколение. Поэтому в Калининграде, конечно, нужно искать пространство для нового города либо в существующих городах выращивать новые системы. То есть культурные центры, сообщества — это не что иное как просто попытка дать место новым системам в старой среде, которая достаточно агрессивна, пассивна, инфантильна. Но вот выращивание новых систем является способом накопления ресурсов для нового города, для новой модели.
— Я бы в конце нашей сегодняшней беседы хотел спросить твое мнение. Как ты полагаешь, мы дождемся тех славных времен, когда все эти процессы сдвинутся с мертвой точки?
— Дождемся? Я думаю, что мы их не ждем, мы их создаем и будем ускорять, потому что ждать — это беспомощная позиция. Ты в какой позиции находишься? Деятельной или ожидающей?
— Я в деятельной.
— Ну я тоже нахожусь в деятельной позиции. Значит, мы их не дожидаемся, а мы их создаем, ускоряем.
— Согласен.
— Понимаешь, есть, конечно, нюанс, о котором я всегда говорю, — против нас играют «знатоки». То есть нужно не строить иллюзии, что среда рассчитана на изменения или позитивно на это настроена. Это не так. Но и руки опускать мы не намерены. Надо быть готовым к тому, чтобы продвигать свои идеи шаг за шагом.
— Согласен. На этой позитивной ноте тогда и закончим. Спасибо, разговор с тобой был очень интересным.
